Отвожу ребенка на английский и увидела у них там тему еженедельного собрания для взрослых: английские идиомы. Мне стало ужасно интересно и я собралась и сходила в субботу. Мне понравилось! Было интересно, и весело, и познавательно. Поговорили на английском, почитали, поиграли. Опять же - со взрослыми людьми пообщалась, после деток невыразимо приятно! Как выяснилось, я знаю много идиом, и наша команда выиграла во многом и благодаря мне, когда угадывали смысл. Чтение фанфиков зря не проходит!
Хотя, как я поняла, это не совсем то, что мне по-хорошему бы надо. Мне надо больше конкретных занятий на произношение. Грамматика тоже не была бы лишней
Смотрю на детей, кувыркающихся в снегу, и меня дрожь пробирает. А они радуются, им хорошо и радостно, что зима пришла! Когда еще первый снег выпал, даже взрослые у нас во двор вышли, орут, играют. Одна я сижу дома, как Скрудж, и бурчу на всех. Совершенно разлюбила зиму, и снег, и холод-холод-холод.
Как правило, лучше всего мне пишется (и работается) утром, еще до 12-ти. А теперь самое интересное: если меня бесчеловечно не разбудить, я как раз просплю до 12-ти.
Выходной наконец-то! Шесть рабочих дней подряд как-то многовато, странное мое расписание. Как бы то ни было! Я выспалась! Наконец-то! От души! До обеда валялась. Запустила стиральную машинку. Потом еще раз. Наготовила две сковородки еды с гаком, пожарила шняжки (дома пахнет ванилином). Вымыла гору посуды. Позвонила провайдеру, полаялась культурно, что нет интернета со вчерашнего дня. Получила инет. Поиграла в игрушки на одноклассниках. Посмотрела несколько серий Кеншина (аниме) в честь просмотренного вчера фильма (мне очень понравилось! чрезвычайно трогательно!). Причесалась как принцесса - раз сто на каждую прядь. Даже полила цветы! Поела. Еще поела. Объелась. Написала пару строчек фанфика по POI. (Где я и где киберпанк). Покопалась на девианте, посмотрела картинки! Не представляю, что еще сделать. СКУЧНО!!!
"Наруто", Джирайя/Цунаде . Романс, юст, но желательно без флаффа + ХЭ))) Вроде, это не флафф. Извини, если маловато получилось. И что так долго АУ в итоге, потому что Джирайя должен жить!
читать дальше Он называл ее «милая». Никто больше не звал ее так. Ни раньше, когда она была вспыльчивой тощей девчонкой, ни потом, когда она словно за одну ночь превратилась в роскошную женщину, ни тем более сейчас – кто назовет грозную Хокаге милой? Джирайя называл. Когда дразнился и подначивал, когда безудержно флиртовал. И когда – в редкие моменты искренней нежности – звал тихо и ласково: «милая моя».
- Привет, моя милая. - Отстань! – рявкнула она. - Наша принцесса гневаться изволит, – Джи-Джи дурашливо изогнулся в низком поклоне. - Джи! - Как будто такого клоуна, как ты, допустили бы пред очи принцессы, – надменно отрезал Орочи. – Плебей. - Эй!
Что бы о них ни говорили, они никогда не были любовниками. И друзьями тоже – друзей они переросли очень быстро, в то самое лето, когда тощая девчонка исчезла навсегда, стремительно округлившись, а смешливый коротышка Джи-Джи внезапно вытянулся и даже попробовал отпустить бородку (недолго прожившую благодаря ядовитому языку Орочи). Джирайя всегда к ней клеился. С первой же встречи, еще практически детьми. Цунаде всегда говорила «нет», злясь на дурацкие игры Джи-Джи, отвлекающие ее от занятий и тренировок. Ну, конечно, она никогда не принимала его всерьез. Глупый прилипчивый Джи-Джи. Ей даже в голову не приходило...
- Эй, эй, детка, не проходи мимо! - Чего тебе, белобрысый. - Какой анекдот я знаю, Цу, закачаешься! - Господи, Джи, как тебе не надоело! - Нет-нет, ты послушай! «Сиськи – они как солнце. Допускается бросать только беглые взгляды, но стоит надеть очки – и можно наблюдать вечно». - Иди сюда, сейчас я тебе такое солнце покажу, такое солнце, стой, Джи, стой, собака!
Шутки кончились, когда она разбила ему сердце. Мимоходом, едва успев заметить. Глупая девчонка! Он привычно лип, она привычно отрезала «нет», но вместо того, чтобы привычно же рассмеяться или шутливо надуться, он – он выглядел... лучше б она его ударила. Она даже не сразу поняла, в ее голове путались не очень хорошо усвоенные вчера признаки сердечных болезней, которые она тогда изучала; она еще подумала, что Джи-Джи всегда был здоров, почему же сейчас он так побледнел, так притих, что с ним... Она слишком долго молчала. Она упустила момент, когда еще что-то можно было исправить. Ее молчание подтвердило ранее прозвучавшее раздраженное «нет», и Джи-Джи, Джирайя, уже тихо ушел.
- Вот не люблю я этого, – раздраженно бросил Орочи. - Чего ты вдруг взбеленился? Они мирно висели вверх ногами на ветке, рутинно тренировали дыхание, как ее лучший друг вдруг спрыгнул на землю и уставился на нее, уперев руки в бока. - Что вы с белобрысым не поделили? И почему я всегда крайний между вами? Понятно. Молчишь, значит, виновата. - Никто не виноват. - Да дай ты ему уже и успокойтесь. - Орочимару. Вот не лезь, куда не просят. - Как скажешь. Еще и этот надулся.
Джирайя больше никогда не приглашал ее на свидание, к ее облегчению. Она не знала бы, что ответить. Она не могла еще раз причинить ему боль, но и «да» не сорвалось бы с ее губ. Она не хотела, ей не нужны были никакие отношения, привязанности. Тогда ей хотелось только знаний, и больше всего на свете ей хотелось свободы. Свободы от ее доли шиноби, от границ, очерченных территорией Конохи, свободы от других, кто цеплялся бы за нее, не пускал. Она проклянёт свои желания, когда потеряет брата, потеряет Дана – человека, которым восхищалась и даже любила. Через несколько лет Сандайме отпустит ее искать новые знания в чужих землях, выпустит из клетки, позволит вырваться за слишком тесные рамки джонина, и за этот дар, лучший в ее жизни, она никогда не сможет достойно отблагодарить его.
- Сандайме-сама. Сандайме сделал движение, словно желая обнять ее, она ловко отступила на шаг. Она преклонялась перед этим человеком, она бесконечно уважала его, но черта с два она дала бы шанс этому старому козлу испортить ее торжественные проводы дурацкой шуткой или блуждающими пальчиками. - Удачи тебе, дорогая. Джирайя не пришел ее провожать. Наверное, к лучшему.
Она не увидит Джирайю много лет. Пока не придет пора вернуться, отдать долг старому лукавому учителю, взвалить на себя его ношу: звание Хокаге и тяжелейшую обязанность отвечать за жизни сотен и сотен людей. Было не до любви. А потом – потом Джирайя умер. И что-то ушло вместе с ним. Какая-то часть ее самой. У нее даже не было времени скучать и оплакать. Она любила его больше всех людей на свете. Не его вина, что этого оказалось недостаточно, чтобы удержать ее когда-то, чтобы сделать ее счастливой.
Стук, еще стук, еще... да что такое? Цунаде раздраженно подняла голову от бумаг. Какого... кто-то в самом деле бросает камешки в окно Хокаге? Наруто вроде как не в Конохе сейчас. Тихий переливчатый посвист с улицы заставил ее отбросить бумаги и практически подлететь к окну. «Разбойники, – проговорил важно голос Джи-Джи в ее голове, – только разбойники так делают». Упитанный Джи-Джи из ее далекого детства. Джи-Джи, имевший дурную привычку будить ее по ночам своим посвистом. Цунаде выглянула в окно. Высокий мужчина в длинном плаще с капюшоном опустил руку с зажатым камушком – очередным. Цунаде поискала глазами. Да, вот они: ее бравые АНБУ лежали, спеленатые, как младенцы, под ее окнами, и свирепо вращали глазами. Заметив ее, таинственный поклонник склонил голову, а когда он снова поглядел вверх, капюшон соскользнул в его головы, обнажая шапку буйных белых волос. Как... - Эй, милая моя. Она глядела на него, устало опираясь на подоконник, и улыбалась.
Сидим как-то с моей подопечной, Катей, перебираем ее куклы.
[Катюсик! Её можно называть Катюсик! Когда до меня впервые дошло, я долго смиялсо]
И вот приглянулась мне одна из них, небольшая кукла-брелок. Вот, говорю, такую я бы хотела, да. Прошло несколько дней, и что вы думаете, я вижу, когда она открывает мне дверь сегодня? Угу, именно. Причем кукла - мне. Катя упросила папу купить мне похожую куколку
Три года в завязке, но осень было особенно золотой в этом году, и как только всё это великолепие смылось дождем, я заскучала по цвету и решила, что три года долгий срок и пора снова красить волосы Сижу вот, намазюканная вонючими химикатами, отсчитываю минуты.
Утром пришел Сказочник. Потоптался нерешительно на пороге, поскребся в запертую дверь, застенчиво посмотрел большими невинными глазами на открывшую ему сонную трактирщицу. - Уф, – сказала мамаша Ханги, окончательно просыпаясь и встревожено озираясь. – Что? Где преследователи? Ты ранен? Сколько у нас времени? Да что ты стоишь, чучело, мишень из себя изображаешь? Проходи! Сказочник послушно вошел внутрь и подождал, пока за ним не захлопнется дверь. - Нет никакой погони, – уверил он трактирщицу. – Просто... Он сделал паузу и словно по сигналу его живот издал жалобный стон. Мамаша Ханги устало привалилась к стене и потерла лицо. - Ох, малыш, сведешь ты меня в могилу! - Я? – Сказочник уставился на нее замутившимися глазами. Мамаша Ханги чувствительно шлепнула его по щеке, пробуждая от транса. Сказочник дернулся, покачнулся, заозирался, вспоминая, и буйно покраснел. - Простите, – выдавил он. – Я же обещал, и вы объясняли, но... это сложно. - Это сильнее тебя, – вздохнула хозяйка. – Пойдем уже на кухню, покормим тебя. Расскажешь заодно, от каких таких бед у тебя живот к спине прилип. В последнем письме вроде еще все благополучно было. Хотя когда это письмо было, а, малыш? Сказочник зарумянился, пискнул «простите» и мышью шмыгнул на кухню. Маленькой серой мышью. Могут же, когда прижмет.
Какое все же небо бездонное утром! И холодное, как лед, даром, что солнце слепит: осень на носу. Откуда-то из пристроек доносился бас хозяина. Рассчитывается с Эвардом, не иначе. Эвард что-то начал задирать цену в последнее время на продукты, неспокойно, говорит, становится в столице, смута какая-то зреет. А где смута, там неприятности бедным рабочим лошадкам, развозящим припасы в такие уголки, как этот трактир. Ну, положим, «Дом и дороги» не такая уж дыра, как заливает Эвард... Хозяйка высунула нос из кухни и велела Робину поторапливаться. Утро в самом разгаре, уже и люди стали заглядывать, а на кухне котлы еще пустые. Где вода? Хватит облака считать уже! Робин покрутил носом, покосился на чистое небо, и поплелся за ведром. Хозяйка, может, и кудесница насчет еды, но даже она без воды ничего не состряпает.
Днем нагрянула королевская гвардия. Не с облавой, конечно. Заведение папаши Ханги было порой весьма шумным, но очень законопослушным и даже пристойным местом. Гвардейцы просто проезжали мимо, да смилуется над нами Спящая. Ввалились веселой гурьбой, переговариваясь и похохатывая. Сразу видно – не по службе. Заняли половину столов, сдвинули их вместе, опустошили кухню заказом. - Приятно видеть столько здоровых молодых ребят, – хихикнула бабка Нина, завсегдатай трактира. О, бабка Нина в молодости была той еще шалуньей! Да и сейчас не упускала случая поглазеть на широкие плечи и подтянутую задницу солдатиков. Да что там поглазеть! У Нины и сейчас был ухажер из соседней деревни. Старик клялся и божился, что если «красотка» и дальше будет водить его за нос, он не выдержит и украдет строптивицу! Да и под венец негодяйку! «Негодяйка» только смеялась над ним. Хорошо, размышляла мамаша Ханги, что Потапыча нет у них в данный момент, не то не избежать скандала. А гвардейцы пожуют быстро и отчалят. Народ молодой, прыткий. А то, что в комнате на втором этаже спит Сказочник, им, силам права и, что важнее, порядка, незачем знать.
- Видишь того барда? – пробормотала мамаша Ханги на ухо супругу. Вышеупомянутый музыкант был уже совсем стариком, но его пальцы, тихо перебирающие струны лютни и настраивающие ее, был еще ловкими. Папаша Ханги буркнул и налил кружку для поджидающей Милли. Девчонка погрузила ее на поднос и упорхнула в зал. Толковая и шустрая, не то что этот Робин. Работает, считай, за двоих. Хорошо еще, этим вечером не так много посетителей. - Кажется, нам придется искать нового помощника, – вздохнула мамаша Ханги. Их воспитанник, долговязый и немного мечтательный паренек, примостился у ног барда и влюбленным взглядом следил за его руками. - Учишь их, учишь ремеслу, а они задерут хвост и ищи-свищи в поле, – ворчал Ханги. Его супруга хихикнула и вздохнула. - Мы всегда знали, что Робин не останется здесь, – мягко напомнила она. – Он и так задержался дольше, чем я надеялась. - Задержался, как же. Как будто я отпустил бы этакого задохлика раньше времени. Мамаша Ханги легко коснулась плеча мужа в безмолвной ласке и снова ушла на кухню.
Вершины деревьев чернели на фоне синего-синего неба. Закат уже отгорел, и мамаша Ханги вышла зажечь фонарь на задней террасе, оповещая возможных ночных гостей, что все спокойно. Алый фонарь неподвижно висел под крышей. Дверь открылась, выпуская гомон и гвалт полного трактира на улицу, и тут же закрылась, отрезав шум как по волшебству. Папаша Ханги, тяжело ступая, подошел к супруге и приобнял за плечи. Они помолчали немного, слушая пение сверчков. И не скажешь даже, что по ту сторону трактира, через дорогу и дюны, засыпает море. - Штиль, – сказал Ханги. – Думаешь, придет кто? - Кто их знает. - Помочь? - Не мужское это дело, – ласково сказала его жена, – ночных встречать. - Так и скажи, что сплетниц своих ждешь. Мамаша Ханги легонько ткнула супруга локтем. Тот притворно охнул и утопал с террасы под тихий смех супруги. Чуть позже мамаша Ханги зашла на кухню за вином и заранее приготовленной корзинкой. «Сплетницы» всегда собирались во флигеле. И всегда ночью. За все долгие годы супружества папаша Ханги так ни разу не видел их. Но он доверял супруге, – а как же иначе, после стольких-то лет? – и не лез в ее женские тайны. Больше не лез. Залезешь однажды – живи потом женатым.
Милли протирала картинки хозяина. Это была ответственная работа, и хозяйка не поручала ее кому попало. Милли получила позволение коснуться тонких рамок только на третий год своей работы здесь. А сейчас эта почетная обязанность возлежит только на ее плечах! Никто больше не смеет касаться этих картин, разглядывать их с такого близкого расстояния. Даже, как заметила девушка, даже сам хозяин с хозяйкой практически не подходят к ним. А ведь там изображена вся их огромная семья, все друзья и работники. Но Милли уже большая девочка и все понимает. Некоторые картинки старые даже на вид, и наверняка люди, изображенные на них, уже давным-давно мертвы. Вероятно, ей тоже было бы больно глядеть на своих умерших родичей. Откуда ей знать. Милли всю жизнь была ничейной бродяжкой, пока не пришла сюда когда-то. Пришла и осталась. Хорошие люди, хозяин с хозяйкой, хоть и большие домоседы: никогда далеко не уходят от своего трактира. Милли особенно осторожно протерла портрет высокого черноволосого и темноглазого мужчины в ужасно странной одежде. Портрет был старым, самым старым, и, скорее всего, этот немного пугающий мужчина уже давно был в земле, но его пронизывающий взгляд до сих пор заставлял вздрагивать любого, кто осмелился поднять на него глаза. - Спокойной ночи, – пробормотала девушка тихонько, вешая картинку на место. Если б в трактире никого не было, она б сделала реверанс перед этим черноглазым лордом (а кем еще он мог быть?), но сейчас за столами еще сидели люди, да и хозяйка была в зале. Стоя у стойки, она тихо журила своего гостя, остановившегося у них на пару дней; симпатичного мальчика. До Милли долетали обрывки разговора, и она поняла, что хозяйка не хочет, чтобы этот мальчик уходил куда-то на ночь глядя. Милли бы тоже не хотела. Мальчик был милым, хоть и странным. Он бывал у них уже не в первый раз, и всегда обращался к ней только по полному имени и говорил «вы», и кланялся, потому что «Миллисента – имя для принцессы, и увидите, миледи, однажды здесь остановится прекрасный принц, и влюбится в вас, и увезет с собой». Глупости и сказки, конечно, но иногда так приятно помечтать... Хотя кто (а уж тем более какой принц) посмотрит на такую бедную (хоть и симпатичную) девчонку, как она? Ох, не зря хозяйка называет мальчика сказочником, раз он несет такие небылицы. Милли смахнула пыль с последней картинки. Она появилась совсем недавно, и девушка ужасно гордилась ею. На картинке была изображена сама Милли: с красивой прической и строгим лицом. Прическу сделала ей хозяйка, но Милли до сих пор не могла понять, почему хозяин попросил художника пририсовать ей такое изумительное, воистину королевское платье...
Еще не рассвело, когда в дверь тихонько постучали. Папаша Ханги, сонный и недовольный, зарылся в одеяло и тихо проскулил свое нежелание вставать. - Нет уж, – пробурчала его жена, не открывая глаз, – теперь твоя очередь. - Родная супруга из постели выгоняет, что за времена. - Кошмар просто, – зевнула супруга. - О-хо-хо, – простонал Ханги и пошел глядеть, кто будит их в такую темень. Он дохнул на свечу, зажигая ее. За дверью царила ночь, и когда папаша Ханги отступил на шаг, кусочек ночи проскользнул внутрь. - Добро пожаловать, – проговорил Ханги. – Давно не получали весточки. - Я прошу прощения, – низким голосом ответила тень и тряхнула плечами. Капюшон спал с головы, и распахнулись полы черно-звездного плаща. Молодой мужчина стоял у порога темного трактира и прижимал к себе что-то. - Ох, дорогая, – пробормотал Ханги под нос, – мне все же понадобится твоя помощь. - Простите, – с отчаянием сказал ночной гость, – я не знал, куда еще пойти. - Даже не думай, – прервал его Ханги. – Проходи уже, сынок. Гость даже покачнулся от облегчения. - Тише, – сказала невесть откуда взявшаяся мамаша Ханги и протянула руки. – Давай ее сюда. Молодой человек машинально прижал сверток к груди и отступил. - Не бойся, малыш, и не дергайся, разбудишь ее. - Простите, – опомнился он и, колеблясь, все же отдал младенца женщине. – Откуда вы знаете, что это девочка? - Мало что ли я вас видела, – отмахнулась мамаша Ханги. – Сам-то, помнится, еще вчера ползал тут по полу. - Она – моя дочь, – прошептал их гость, не отрывая глаз от мамаши Ханги, бережно и уверенно держащей ребенка. – И я не знал, куда еще пойти. - Ты уже пришел, – папаша Ханги обнял его за плечи. – Присядь. Ребенок завозился в пеленках и тихо проскулил. - Дай! – позвал гость и тут же нервно объяснил. – Ее имя Дайяна. - Даинька-заинька, – проворковала мамаша Ханги. – Проголодалась, милая? Пойдем на кухню, поищем молочка, да? Больше не обращая на мужчин внимания, мамаша Ханги ушла на кухню, продолжая ворковать над младенцем. - Ее матери больше нет, – прошептал гость. – За мной, вероятно, погоня, мне нельзя тут оставаться. Какой толк, что меня называют великим волшебником, если я не могу обезопасить своего ребенка? - Ты уже обезопасил ее, – сказал папаша Ханги. – Ты поступил правильно. - Вы вырастили меня, – продолжил бормотать гость, ероша волосы. – Я подумал... Папаша Ханги отошел к стойке, поставил свечу, и налил гостю немного выпить. Судя по всему, тому было необходимо. - Пей. Гость выпил, даже не глядя, и тут же закашлялся. - Драконья настойка, – гордо прокомментировал хозяин. – Из самих песков. Пробирает даже ваш волшебнический люд. Волшебник смахнул слезу. - Мне пора, – прошептал он. – Вы позаботитесь о ней? - Глупости, – сказал папаша Ханги. – Куда ты сейчас пойдешь? - Погоня... - ...никогда не найдет тебя тут. Поверь мне. - Но... - Никого еще не находила. Ты особый что ли будешь? Папаша Ханги прошелся по залу, зажигая свечи, и не слушая растерянного волшебника и его уверения, что он, действительно, особый случай. - Ты лучше... – начал папаша Ханги, но тут гость вскочил на ноги. В трактире было уже достаточно светло, чтобы оглядеться. Волшебник изумленно охнул. - Столько лет прошло, а тут ничего не изменилось! Ничегошеньки! - А с чего бы тут чему-нибудь меняться, сынок. Волшебник мазнул взглядом по трактирщику, все еще зачарованно озираясь. Мазнул, перевел взгляд – и тут же вернул. - Ты... – тихо сказал он. - Чего, малыш. - Ты тоже совсем не изменился, папаша Ханги. Но как? Ведь столько лет, как... Папаша Ханги подошел к бывшему воспитаннику и положил свою тяжелую лапу ему на плечо. Из-за двери, куда удалились мамаша Ханги с малышом, раздался короткий недовольный писк и тут же ласковый успокаивающий голосок женщины. - Видишь, – обыденным тоном заметил папаша Ханги, – сплошные заботы. Тут успевай бы поворачиваться, куда уж тут найти времечко, чтобы состариться по-человечески. Великий волшебник почти с ужасом уставился на хорошо знакомое (с детства) лицо. Внезапная мысль заставила его обернуться и практически подлететь к многочисленным изображениям на стене рядом со стойкой. Знакомые (с детства же) лица «племянников», и «учеников», и «бывших подручных», глядели на него. Но теперь, с обучением в МАГистрате за спиной, с новыми знаниями, волшебник узнавал во многих юных помощниках папаши Ханги тех, кто глядел на него со страниц учебников по истории магии. Где они все были уже зрелыми или даже седыми. - Но... – запинаясь, проблеял он, замирая у одной картинки, – но Густав Великий жил сотни лет назад! – А это, это сам Рр... Он запнулся, не договорив страшное имя. - Ты что-то напутал, сынок, – улыбнулся трактирщик. – Ну, ладно, хватит болтовни, пора открываться. Поможешь, малыш? По старой памяти? Великий волшебник мог только немо кивнуть.